О ЛЮБВИ ТОНИНО И ЛОРЫ ГУЭРРА МОЖНО НАПИСАТЬ РОМАН.
МОЖЕТ БЫТЬ, КОГДА-НИБУДЬ ОБ ЭТОМ СНИМУТ КРАСИВОЕ ИТАЛЬЯНСКОЕ КИНО.
О СТРАСТИ, РАЗГОРЕВШЕЙСЯ В ХОЛОДНОЙ, ЗАСНЕЖЕННОЙ МОСКВЕ, ПЕРВОМ СОВМЕСТНОМ ПУТЕШЕСТВИИ ПО ИТАЛИИ И ВОСТОРГЕ ДО ПОТЕРИ СОЗНАНИЯ.
О СВАДЬБЕ СО СВИДЕТЕЛЯМИ — ВЕЛИКИМИ ТАРКОВСКИМ И АНТОНИОНИ, И БЕСКОНЕЧНОМ СЧАСТЬЕ СЛУШАТЬ ВМЕСТЕ ШУМ ДОЖДЯ.
Тонино Гуэрра, выдающийся итальянский сценарист, поэт и художник умер чуть более пяти лет назад. 16 марта ему бы исполнилось 95 лет.
Чуть больше тридцати пяти из них он прожил со своей русской женой, редактором «Мосфильма» Элеонорой Яблочкиной.
В своего супруга Лора страстно влюблена по сей день.
«Все женщины, у которых случилось счастье любить, поймут меня, что это не уходит. Я продолжаю любить и люблю даже еще больше — вот и все», — признается она. Ведь для настоящей любви границ не существует.
У меня был замечательный муж, Александр Яблочкин, он был директором картин на «Мосфильме», продюсером, как сейчас это называется. Однажды Саша пошел на студию, а через какое-то время мне позвонили: ему стало плохо на проходной. Я прибежала, попыталась сделать искусственное дыхание. Все было бесполезно…
Я осталась вдовой в тридцать четыре года. Много месяцев не могла ходить через эту проходную.
Каждый день я писала Саше письма, рассказывала, как провела день, и ходила на кладбище. Вся была в своем горе, ничего не замечала вокруг, не общалась ни с кем.
И тут в рамках кинофестиваля в Москву приехала делегация из Италии: Антониони со своей группой, в том числе и сценаристом. Это был июль 1975 года.
Их решили пригласить к кому-нибудь домой.
Самый красивый дом в ту пору был у Коноваловых: Саша Коновалов — муж моей любимой, уже, к сожалению, покойной подруги Инны — гениальный нейрохирург, который первым в мире разъединил сиамских близнецов, и за это ему сразу в 36 лет дали звание академика. У них был настоящий русский дом: с картинами, роялем, потрясающей библиотекой.
Меня позвали в гости, Инна настояла: «Когда еще ты увидишь Антониони?».
Уже тогда, в то время, он был легендой, снял и «Фотоувеличение», и «Затмение», и «Красную пустыню» — все по сценариям Тонино, естественно…
Я решила, что в жизни такой случай нельзя упускать.
Надела красивое платье, чтобы выглядеть лучше, и пошла.
Антониони был со своей прелестной невестой Энрикой, ей было тогда всего 19, а ему 60 с чем-то.
Они, кстати, потом поженились и вместе приезжали на нашу свадьбу.
Я сразу обратила внимание на Тонино — у него были пронзительные, завораживающие глаза, оливковая кожа, совершенно смоляные волосы, быстрые, очень гармоничные движения.
Ему было 55 лет, он не был разведен, но не жил со своей семьей — по-итальянски это состояние называется «сепарасьоне»: семья сама по себе, он сам по себе.
Он на меня произвел сильное впечатление, несмотря на то, что за вечер мы перекинулись всего парой незначительных фраз. Тонино меня спросил: «Вы были в Италии?» Я сказала: «Нет». «А вы хотели бы?» — через переводчика все, естественно. «Конечно, хотела бы, — сказала я, — но это у нас невозможно». И все. На следующее утро они уехали.
Это была первая встреча, такая молниеносная.
И вдруг через какое-то время я получаю приглашение «Моей невесте, Элеоноре Яблочкиной» приехать в Италию.
Ему посоветовал переводчик написать «невесте», тогда меня могут выпустить в Италию. Ну, я, само собой, положила в ящик подальше эту «мою невесту» и написала письмо по-русски: «Большое спасибо за приглашение, но я сейчас занята страшно по работе, не могу приехать в Италию, а Вы приезжайте к нам зимой». Тонино приехал — зимой, но не потому, что решил приехать ко мне, его позвал Бондарчук, он хотел снимать фильм о Москве и попросил Тонино придумать сценарий. Тонино написал сценарий потрясающий, но он никогда так и не был реализован.
Во время его второго приезда в Москву и начался наш роман.
Я его немного забыла, ведь виделись мы только раз, один вечер. И он меня забыл. Тонино сам потом мне рассказывал: еще когда он читал мое письмо, то сказал своему переводчику: «Ты знаешь, я забыл эту девушку, у меня только осталось ощущение нежности. Скажи мне, пожалуйста, какая она? У нее хоть жопа есть?» (Смеется.) На что тот ответил: «Жопа?! Ну, конечно, есть!»
Это была прекрасная зима. Может быть, лучшая в моей жизни. Настоящая зимняя сказка, мороз 32 градуса. Первый поцелуй на снегу. Тонино весь закутанный, лицо обмотано шарфом, все время что-то кричит по-итальянски, ругается. Я ловила такси, а сама закрывала его в телефонной будке, чтобы он мог немножко согреться. Мы ездили в театры, в цирк, Тонино его очень любил, я его познакомила со всеми своими друзьями. Белла Ахмадулина тогда первая перевела его стихи на русский язык.
Я вспоминаю его первый подарок: Тонино поехал на птичий рынок и купил пустую птичью клетку. Он складывал в клетку листы бумаги, где писал всякие итальянские фразы: например, «сегодня мне хочется говорить тебе круглые слова», или «когда я смотрю на тебя мельком, я смотрю на тебя по-настоящему», или «если у тебя есть гора снега, держи ее в тени». Он попросил, чтобы я по этим словам начала учить итальянский. Я и стала учить.
За нами все время следили. Однажды, на старый Новый год, мы с Тонино шли к подъезду и увидели, что на улице, как обычно, дежурит «человек в штатском». Тонино подошел к нему и говорит: «Пойдем лучше с нами водки выпьем, согреешься». Вот так это и было: с полицией, с друзьями, с любовью…
Потом Тонино уехал и снова приехал с Антониони только летом. Они собирались на выбор натуры для нового фильма «Бумажный змей» в Среднюю Азию. И Тонино, конечно, захотел взять меня с собой. Но как? Ведь я ему никто. И тогда Тонино пошел к Ермашу, председателю Госкино. Мне потом Тонино рассказывал очень смешно. Он вошел в кабинет со словами: «Пойми меня как мужчина, мне с этой женщиной хорошо, очень хорошо, поэтому я хочу взять ее с собой в Ташкент». Отказать Гуэрре Ермаш не решился, и мне разрешили поехать с ним.
Но на «Мосфильме» меня понизили — перевели в архив «за связь с иностранцем». По советским понятиям, я была женщиной легкого поведения, и если бы это был не Тонино, а какой-нибудь итальянский продавец туфель, то меня просто бы выгнали с работы.
Спустя некоторое время я все-таки приехала в Италию по приглашению Тонино. Я прилетела в Рим в дубленке, ушанке, а там — +16. Тонино повел меня в магазины, и мы подобрали мне какой-то гардероб. Он мне купил потрясающее пальто, правда, его сразу же прожгли сигаретой, и я все время от смущения прикрывала дырку рукой.
Дом Тонино и Лоры Гуэрра
Он познакомил меня с Феллини и Мазиной. «Только не скрывай от Федерико, что я тебе нравлюсь», — попросил Тонино. Он меня повел в ресторан «Чезарини», где Феллини обычно обедал. Все происходящее казалось мне фильмом, и я даже щипала себя за руку: наяву ли со мной все это происходит? Вот сидит Феллини — кумир и бог миллионов людей на планете, остроумный красавец — и протягивает мне корзинку с хлебом. Рядом Джульетта Мазина — хрупкая, элегантная, живая, очень много курит, улыбается, периодически вынимает зеркальце и подводит свои брови. Наверное, я ничего не ела, потому что в конце обеда Мазина собрала весь десерт в салфетку и отдала мне с собой: «Ты должна хоть немного поесть, дорогая», — сказала она.
Потом с Антониони и Энрикой мы поехали путешествовать по Италии. Только представьте, Тонино и Антониони показывают вам Италию: Флоренция, Милан, Лигурия, Портофино, Венеция… Они рассказывали про Микеланджело, Брунеллески, мы ходили в разные магазины, обедали в самых изысканных ресторанах.
Лучшие дизайнеры мира показывали мне свои наряды: Армани, Миссони — все это были их друзья. В Венеции мы пришли в ресторан, где любил бывать Эрнест Хэмингуэй. Меня спрашивают: «Что вы будете?» А я из всей иностранной еды знаю только луковый суп… А тут еще в зал вошла Маргарет Хэмингуэй со снежинками на волосах. Это было последнее, что я помню, потому что упала в обморок от избытка эмоций. Первый раз в жизни. Слава богу, Тонино этого не видел. Меня о чем-то спрашивали по-итальянски, и я повторяла: «Си, си, си». Я тогда еще не очень хорошо говорила по-итальянски. Позже я узнала, что они спрашивали: «Сеньора, вы беременны?»
Дом Тонино и Лоры Гуэрра
Всю эту поездку я была окружена вниманием и любовью. Меня заваливали подарками, шубами. Но когда Тонино меня провожал, я думала, что на этом все и закончится. Мне казалось, что он устал от меня, от моих бесконечных восторгов, от моей неуверенности, ошибок. Я боялась, что он разочаровался, но, признаться, мне было довольно и этого.
В Москве меня сразу вызвал Ермаш и очень грубо со мной поговорил. «Запомни, Яблочкина, — сказал он. — Здесь все потеряешь и там ничего не найдешь. А теперь иди работай».
А к лету раздался телефонный звонок. Голос Тонино: «Ты оформила документы?» Я, честно говоря, даже не поняла, что он имеет в виду. И тут он как рассердился: «Я сделал официальный развод, я отдал половину своего имущества, а ты даже справку о рождении не взяла! А как же мы теперь поженимся?!» И тут до меня дошло, что он мне делает предложение замужества.
Дом Тонино и Лоры Гуэрра
Свадьбу назначили на 13 сентября 1977 года. Начались хлопоты, неприятности. Тонино не давали визу в Советский Союз, отговариваясь тем, что неправильно написано имя, не там запятая стоит и так далее. Выбором моего свадебного наряда Тонино руководил лично. В Италии они с Антониони ходили по магазинам и спорили: «Ей нельзя быть элегантной, ей надо подчеркивать свою ошибочность», — говорил Тонино. Он выбрал шелковый костюм от Nina Richi, который я надела в день нашей свадьбы. Я была очень счастлива!
Свидетелем со стороны жениха выступил, разумеется, Антониони, с моей стороны — Тарковский. Всю свадьбу мы прохохотали, потому что весь советский сценарий регистрации итальянцам казался ужасно смешным. И женщина с лентой через плечо в Грибоедовском, и пластиковая указка в ее руках, подчеркнутая строгость и бюст Ленина. Все это было для них как кино. Мы праздновали в ресторане «Русь» за городом. За обедом Тонино сказал: «Вот мы поженились с Лорой. И теперь мы будем слушать шум дождя и проживать все удивительные моменты вместе». Наша жизнь действительно была похожа на сказку, но не думайте, что все у нас всегда было гладко. Поначалу мы частенько ссорились, я убегала к себе в комнату, чтобы поплакать. Но Тонино врывался и кричал: «Basta Dostoevsky!» — запрещая мне заниматься традиционным русским самокопанием и переживать все в себе. Но сейчас я знаю наверняка — любовь не умирает. Я продолжаю любить, и сейчас даже еще больше.